Я с детства интересовался гипнозом и шаманизмом, склонность к такого рода занятиям была, наверное, у меня в крови. Интерес к йоге и древнекитайской философии тоже был достаточно глубоким, заставив меня не только проработать многие источники, но и переработать некоторые из них, сделав их более понятными для себя и своих слушателей. В 70-е годы в Америке чрезвычайно возрос интерес к восточной философии, медитации и различным видам психотехники. Пожалуй, ни одна организация не сделала столько для стимулирования этого интереса, как калифорнийский институт Эсален в Биг-Сур.
Я поехал в институт Эсалена. в городе Биг-Сур на симпозиум по Тай-Чи. Там в первый раз попробовал технику дыхания, направленную на раскрепощение подавленных эмоций и воспоминаний. Эта техника использовалась в Эсалене доктором Стэном Грофом, психиатром, который в прошлом провел большую экспериментальную работу с ЛСД. Он заверил меня, что техника дыхания работает так же хорошо, как и психотропные вещества, даже лучше. Расслабленное, полное и непрерывное дыхание в сопровождении эмоционально насыщенной музыки вызывало не просто гипервентиляцию, но раскрепощение эмоций, поднимая из подсознательного давно забытые эпизоды из прошлого и, как некоторые утверждали, даже из прошлых жизней. Осознание этих забытых или вообще неиспользованных «трансперсональных» пластов сознания соединяло индивида с космосом, с коллективным подсознанием, с его собственным «сердцем». Звучало все это очень заманчиво и, так как эксперименты не были связаны с принятием каких-то галлюциногенов, они казались мне безвредными и, возможно, даже полезными.
Первое время, присоединившись к этим современным любителям «пляски Святого Витта», я чувствовал себя очень неловко. Испытывал определенные экстатические ощущения, но когда вокруг меня разверзся дикий эмоциональный кавардак, с выкриками, стенаниями и плачем, вынужден был уйти.
Я вернулся позднее к дыхательной терапии, но менее радикального характера, чем у Грофа.
Еще одна интересная встреча в Эсалене была с Роном Курцем, с которым я провел несколько недель, изучая его методику и практикуя ее. Он назвал свой метод Хакоми. Само слово «хакоми» было взято из языка индийцев племени Хопи и означало: кто ты есть, или, буквально, «каково твое положение в отношении к этим многим мирам»? Для Хопи вопрос о возможности параллельного существования многих миров, символических и реальных, не стоял: он был частью их непосредственного опыта. Метод Хакоми на практике основывался на пяти главных принципах: внимания, органичности, ненасильственного подхода к разрядке эмоций (в отличии от любившего драму Грофа!), взаимосвязи между телом и психикой, а также принципа единства и возможности гармонии в мире и в психике человека.
Рон Курц понравился мне своей непосредственностью и простотой. В нем не было и следа наигранности. Он был физиком по образованию, но стал психотерапевтом случайно, наткнувшись на эффективность родившегося у него в сознании метода в ходе эксперимента в тюрьме. Он часто с юмором рассказывал об этом случае, когда ему удалось так растормозить одного закоренелого рецидивиста, с которым отказывались работать тюремные психиатры, что тот заснул во время сеанса и даже обмочился. «Тогда, — говорил Рон, — я понял, что сам Господь толкал меня на стезю психотерапии». От Рона Курца я научился бережному и осторожному обращению со своей психикой и психикой других.
Там же в Эсалене я встретился впервые с Джоном Лилли, создавшем знаменитую «изоляционную ванну». В этой ванне содержался насыщенный раствор английской соли при температуре + 34 °C. Человек находился в состоянии невесомости в совершенно затемненной и изолированной от звука камере. Конечно, Лилли не был удовлетворен просто этим. Он одновременно принимал сначала ЛСД, а потом кетамин (вещество, используемое обычно для наркоза животных), причем в больших и периодически повторяющихся дозах. Первоначально, он проводил эти опыты для того, чтобы избавиться от хронической мигрени. Позже полученные в результате опытов прозрения легли в основу книг о сознании дельфинов и о связи с космическими существами. Мало кто знает, что эти опыты несколько раз ставили его на грань смерти — однажды он чуть не утонул в собственной изоляционной ванне, а в другой раз сильно расшибся, упав с велосипеда, когда он был под влиянием наркотика. Нет сомнения в том, что Джон Лилли изначально был неплохим ученым-нейрофизиологом, и что он смог стать гуру для целого поколения молодежи. В его ванне «расширяли сознание» многие ученые, музыканты и мыслители, от Олдоса Хаксли, до Баки Фуллера, Джона Леннона и нобелевского лауреата Ричарда Фейнмана. Я попробовал ванну Лилли тоже и должен сказать, что, выйдя из ванны, я некоторое время говорил только каламбурами! Ее воздействие на подкорку и творческое мышление было явным. Естественно, я не принимал никаких «ускорителей» для пущего эффекта. Моя осторожность оказалась оправданной: когда я встретил Джона Лилли много лет спустя в Австралии на конференции, посвященной дельфинам, было заметно, что многолетнее экспериментирование сожгло не только его «плохую карму», как он любил выражаться, но и некоторые необходимые нам для повседневной жизни нейроны. В кулуарах конференции он скручивал себе огромных размеров самокрутки из марихуаны и любил разглагольствовать о «космических центрах управления», с которыми он якобы находился в постоянном контакте. Несмотря на этот несколько печальный финал, нельзя занижать роль Лилли как ученого-экспериментатора, сделавшего популярными неортодоксальные подходы к изучению человеческого сознания и сознания других животных, которых Лилли учил уважать как наших близких родственников [Идеи Лилли вдохновили два голливудских фильма, «Лень дельфина» (1973) и «Измененные состояния» (1980)]
После Эсалена, в конце концов напомнившего мне своего рода грандиозную «фабрику сознания» (через курсы Эсалена прошло за 40 лет его существования около 300 000 человек, включая множество людей из стран Восточной Европы и бывшего СССР), вместе с группой других «пилигримов духовного роста», я отправился в Кэмпбел Хот Спрингс, полузаброшенный курорт с целебными водами. Здесь жила и работала группа людей, которые тоже практиковали дыхательную терапию, однако здесь все было менее формальным и напоминало домашнюю обстановку. Руководил ими Леонард Орр, который называл себя «отцом реберфинга [Техника замкнутого циклического дыхания, приводящая к растормаживанию эмоций и пробуждению подавленных или искаженных воспоминаний. Орр ездил в Россию в 2003 году и популяризировал там свою технику]». Именно там у меня появились первые проблески сопереживания другим, истинного их понимания. Когда сознание отключалось, возвращались некоторые эмоции раннего детства. Я переставал быть просто журналистом и летописцем калифорнийских эксцессов и начинал прислушиваться к тому, что происходило внутри меня самого.
Я погружался в горячие источники, окруженные елями и снегом. Тепло источников было теплом Матери-Земли, оно постепенно растворяло зажимы в теле, делая меня мягче, податливее. Я продолжал заниматься йогой и придерживался строгой диеты, не принимая не только никаких наркотиков, но даже рассматривая обычный чай как чрезмерно стимулирующее вещество. Я был в хорошей физической форме, не уступавшей той, которую я имел перед побегом. Но теперь мои главные усилия были направлены на внутренний рост, на осознание смысла жизни и моего собственного пути [Ушло еще много лет, пока я усвоил, что духовное развитие идет не по прямой, но, в лучшем случае, по восходящей спирали, с частыми возвращениями на прежние витки. С витками, правда, меняются ценности, кругозор и восприятие действительности, но «духовная революция» только у немногих происходит быстро или даже мгновенно. Причем, очень часто за такой быстрый прогресс приходится очень дорого платить, о чем писал еще Достоевский. Для тех, кто верит в реинкарнацию, надо, наверное, еще покрепче запастись терпением.]
В Кэмпбел Хот Спрингс я странствовал к далеким мирам и начал ощущать, что «внеземное» существует. Это не было мыслью или иллюзией, вызванной наркотиком. «Внеземное» начиналось на Земле, к нему можно было приблизиться, коснуться пальцами. Всё, что случилось со мной, все пережитые страдания и радости были оправданы, имели смысл.
Иногда казалось, что глубокое дыхание растормаживало и воспоминания, которые никак не относились к этой моей жизни. Я видел себя тореадором на ринге в тот момент, когда меня ударил бык прямо в грудь. Единственным прямым воспоминанием, как-то связанным с этим, было воспоминание о том, как меня, совсем еще мальчишку, бык придавил к забору, сильно сдавив грудь. Но воспоминание о бое быков было очень четким и трехмерным. Мне позднее довелось наблюдать в Севилье бой быков. Надо сказать, что меня эта моя «прошлая профессия» больше не привлекала. Под влиянием посещения корриды я написал стихотворение, в котором восставал против убийства быков ради человеческой забавы.
Мне казалось, что я возвращался к истокам жизни. Любая боль, которую я испытал, уже была испытана миллионами предшествовавших мне людей. Мне запомнились слова Иошиока Сэнсэя, преподавателя боевого искусства айкидо. Он устроил в местном спортзале на острове Кауайи (одном из Гавайских островов) показательное выступление и лекцию. Он впечатлял своей способностью расправиться с дюжиной нападающих на него молодых парней, как будто совсем не прилагая усилий и используя инерцию движения самих нападающих.
«Истине нас учит Природа. Однако мы плохо понимаем, что пытается сказать нам Природа. Мы слишком много болтаем и не слышим ничего кроме себя. Когда наше сознание занято собственными мыслями, мы не в состоянии слышать ничего другого. Когда вы освободитесь от мыслей, вы услышите голос Природы».
Кто-то спросил его о развитии шестого чувства и о парапсихологии. Он ответил: «Если вы не развили свои пять чувств до остроты, как можно говорить о шестом чувстве? На то, чтобы развить даже пять чувств, требуется много лет и огромная самодисциплина. Кто способен на такие усилия? Все хотят чудес».
Помню, как вдохновленный этими словами, я отправился с группой молодежи на длинную прогулку по заброшенным тропам, извивавшимся вдоль утесов, на отдаленный пляж, где местные гавайцы планировали проведение празднества по случаю полнолуния. У меня не было соответствующей обуви для этого перехода, длившегося день и ночь. Я скользил по залитой тропическим ливнем тропе, иногда в опасной близости к обрыву. Но то, что мы увидели, добравшись до цели, по-настоящему захватывало дух. Мысли останавливались сами по себе. Огромный водопад, длиной около километра, падал в кристально чистую лагуну у подножия утеса. Вокруг росли кусты с дикими тропическими фруктами гуава. Крабы на пляже с неохотой прятались в песок, заслышав людские шаги, к которым они не привыкли. Из-за утеса вышла огромных размеров луна, заливая все бледно-голубым светом. Я почувствовал себя так, как Адам, наверное, чувствовал себя до изгнания из рая.
Но где-то в глубине сознания, подобно Джону Лилли, мчавшемуся под гору на велосипеде, я чувствовал, что моя жизнь потребует баланса, если я не хочу разбиться о скалы. Я смотрел на хиппи, живших месяцами на пляже на Кауайи в примитивных хижинах и — не видел себя среди них. Буквальные попытки восстановить рай на земле, будь то у хиппи или у Раджниша, вели к провалу. Надо было серьезно задуматься о своем будущем. Я начал подумывать о том, чтобы вернуться в Австралию и начать заново устраивать жизнь. Но время для этого еще не пришло. Как мое прошлое, так и мечты о каком-то фантастическом будущем, все еще преследовали меня. Я никак не хотел опуститься с неба на землю.
